Тамара лежала в палате, уставившись в потолок. Уколы, капельницы, равнодушные белые стены. Но не боль от парализованной стороны тела разрывала её изнутри. Нет. Боль была от предательства. От того, что самые близкие люди… улетели. Оставили. Словно она уже не человек, а обуза. Багаж, который можно временно оставить в камере хранения.
Она вспомнила, как в феврале Андрей потерял работу, как она тогда отдала свои накопления — те самые, что копила на мечту. На поездку, на отдых, на что-то светлое после серой бухгалтерии и двадцати лет у плиты. Он обещал, что как только найдёт новую должность, всё вернёт. «Ты у меня — опора. Без тебя я бы пропал», — шептал тогда по ночам. А теперь вот…
Слезы катились по щеке, и она не могла даже вытереть их — правая рука не слушалась.
— Медсестра, — позвала она слабым голосом. — Мне нужен телефон. Срочно.
— Вам нельзя волноваться, Тамара Николаевна, — строго сказала женщина в белом халате.
— Мне надо. Один звонок. Один! Пожалуйста…
Через десять минут в палату вошла медсестра с трубкой.
Тамара набрала номер, который знала наизусть. Голос был резким, уверенным, но когда услышал её имя — смягчился.
— Алло? Это… Павел Андреевич?
— Тамара? Чёрт… Что случилось?
— У меня инсульт, — прохрипела она. — Муж и дети улетели на Мальдивы. Мне нужна помощь. Я не могу… справиться одна.
Павел Андреевич был её бывшим начальником. Жесткий, деловой, требовательный. Но однажды он признался ей в чувствах. Тогда она отказала — была замужем, дети, семья, как же так… Но он не обиделся, только сказал: «Если когда-нибудь понадоблюсь — просто позвони. Один звонок».
— Я приеду. Всё уладим.
Она отключилась и почувствовала, как накатывает новая волна слёз. Но на этот раз — от облегчения. Она больше не одна.
Три недели спустя, в палату вошёл Павел. Высокий, в дорогом костюме, с серебристыми висками. Он наклонился, поцеловал её в лоб — и сказал:
— Ты будешь жить, Тамара. А они пожалеют, что тебя предали.
Когда Андрей, Карина и Никита вернулись с отдыха — загорелые, в новых шортах и с сувенирами — дом их встретил тишиной. Не было запаха пирогов, любимой «Тамариной» шторы с бабочками исчезли, из холодильника пропали контейнеры с заготовками.
— Мама где? — удивился Никита. — Уже дома, наверное?
Андрей прошёл в спальню и застыл.
Комната была пуста. Шкафы — открыты. На подушке лежала записка. Почерк был неровный, но узнаваемый:
«Вы выбрали Мальдивы. А я выбрала жизнь. Пусть вам будет тепло. Но больше — без меня».
На кухне в папке лежал пакет документов: развод, раздел имущества, завещание, новое завещание.
Карина побледнела. Андрей выругался сквозь зубы. Никита хлопнул дверцей холодильника.
Но хуже всего было не это.
С экрана ноутбука на них смотрела Тамара — с новой короткой стрижкой, в яркой рубашке, на фоне какого-то уютного европейского дворика. Видео включилось автоматически. Павел стоял рядом и держал её за руку.
— Дорогие мои. Вы выбрали отдых. Я выбрала свободу. Мне больше не больно. Ни телом, ни сердцем. Спасибо, что открыли мне глаза. Теперь я живу. А вы… продолжайте жить с воспоминаниями.
Экран потух.
Молчание было громче крика.
Первые минуты после просмотра видео семья сидела, будто громом поражённая. Молчали даже дети, обычно не расстававшиеся с телефонами. Карина, поёживаясь, пересела с одного бока на другой и тихо сказала:
— Это… Это был розыгрыш, да?
Андрей молчал. Смотрел в пол, будто пытался найти в щели паркета хоть какую-то опору. Он, мужчина, глава семьи. Всегда знал, что правильно. Что так будет лучше. Что путёвки, в конце концов, не пропадать же им…
Никита, младший, вдруг швырнул магнит с Мальдив на холодильник — тот с глухим звуком упал на пол.
— Мы же думали, что маме это не важно. Что главное — её покой, лечение. А она…
— Она нас бросила, — прошипела Карина, хотя в голосе её звучала скорее обида, чем злость.
Андрей резко встал.
— Бросила? После всего, что она для нас сделала? — Его голос был низким, срывающимся. — Она вас рожала, лечила, ночами шила костюмы на утренники. Мне еду на работу собирала. Тебя, Карина, она защищала, когда ты школу пропускала из-за истерик. Никиту от наркологички вытаскивала! И что? Мы улетели на Мальдивы. Оставили её с инсультом!
— Мы же не знали, что всё так серьёзно! — вспыхнула Карина. — Она сама говорила, что всё под контролем! Сама!
— Она не могла говорить, дочка! Пол-лица было парализовано! — Андрей ударил кулаком по столу. — Она звала нас глазами, а мы… чемоданы паковали!
Он вышел из кухни, как будто убегал от себя.
А в это время в Венеции — да, именно там снималось то самое видео — Тамара впервые за долгие месяцы улыбалась искренне. Не отражению, не соседке по палате, а себе.
Павел устроил для неё всё: реабилитационный центр с видом на лагуну, лучшего невролога, прогулки по утренним улочкам в инвалидной коляске, пока она не начала ходить с тростью.
Он не говорил громких слов, не клялся в любви. Просто был рядом. Каждый день. Без претензий. Без упрёков.
— Ты ведь знала, что они не простят, — сказал он однажды за чашкой кофе.
— Знала, — кивнула она. — Но они первые предали.
— Они — да. А ты — нет. Ты просто дала им свободу. И себе — тоже.
Андрей вернулся в пустую спальню. На тумбочке осталась одна вещь — старый ежедневник Тамары. Он открыл его наугад.
Страница за январь. Строчки, написанные её рукой:
«Вчера Андрей опять сказал, что я просто утрирую. Что это всё возраст. А я просто устала. Я не хочу больше чувствовать себя мебелью в этом доме».
Он перевернул ещё несколько страниц. Повседневность. Закупки. Визит к врачу, о котором она просила его подвезти, но он не смог — совещание.
«Я мечтаю однажды проснуться там, где меня слышат».
На следующее утро Андрей собрал детей.
— Мы едем к ней. Хотите — со мной. Нет — сам поеду. Я должен извиниться. Должен объяснить.
— И что ты скажешь? — спросила Карина, глядя в окно. — Что мы были молодцы? Что купальник за сто евро стоил маминого инсульта?
Никита опустил голову:
— Я… Я был подонком.
— Нет, сын. Мы все были. Но ещё не поздно всё исправить.
Он достал распечатку билетов. Вена. Улет через 6 часов.
— Она не обязана нас простить, — сказал он тихо. — Но, может, хотя бы посмотрит в глаза.
Самолёт приземлился в Вене поздно вечером. Весь полёт прошёл в тишине. Карина слушала музыку, уткнувшись в иллюминатор. Никита постоянно теребил ремешок рюкзака, как когда-то его мать — сумку, которую сама же и подарила. Андрей сидел, не мигая, и глядел в никуда.
Когда они вышли из аэропорта, их уже ждал человек с табличкой «Семья Тамары Мироновой». Это был помощник Павла Андреевича.
— Вас ожидают, — коротко сказал он, и отвёз их в уютный пансионат на окраине города. Уют, как в фильмах: запах кофе, плед на кресле, мягкий свет ламп. И всё — без показного лоска, но с любовью к деталям.
— Мама здесь? — спросил Никита.
— Здесь. Но она пока не знает, что вы приехали, — ответил помощник. — Павел Андреевич хотел сначала поговорить с вами.
Павел встретил их в холле. Суровый, как всегда, и в то же время странно человечный.
— Спасибо, что приехали. Не ожидал, если честно.
— Мы не за благодарностью, — сказал Андрей. — Мы за… за прощением.
— Прощение — дело тонкое. Вы готовы услышать правду?
— Да, — почти хором сказали Карина и Никита.
— Тогда слушайте. После инсульта она провела три дня в полном одиночестве. Только я, случайный человек из прошлого, взял трубку и приехал. Потому что вы — семья — выбрали Мальдивы. Море, шезлонги, манго. А она — боль и страх, слюну на подушке, от которой не могла отвернуться. Она мечтала, что вы вернётесь. Каждый день. А вы выкладывали фото с пляжа.
Карина всхлипнула.
— Я… не знала. Я просто… я думала, это ненадолго.
— Все думают, что у них есть время. А оно заканчивается внезапно. И тогда остаются только воспоминания. Или сожаления.
— Можно мы её увидим? — спросил Никита. — Пожалуйста.
Павел долго смотрел на них. Потом кивнул.
Тамара сидела у окна и смотрела на розовое венецианское небо. Волны легонько били о старый причал. Она держала в руках книгу — впервые читала без напряжения, хоть и медленно.
Когда Павел вошёл, она поняла по его взгляду: случилось что-то важное.
— Гости, — сказал он. — Те, что приехали не за отдыхом. А за истиной.
Тамара долго молчала. Потом положила книгу на колени и тихо произнесла:
— Пусть войдут.
Дверь открылась. Первым зашёл Андрей. В руках — маленький букет сирени. Той самой, что цвела под больничным окном.
— Привет, — сказал он. — Я не знаю, как начать. Но… я ошибся. Мы все. Прости нас.
Тамара не ответила. Только смотрела.
Карина опустилась на колени рядом.
— Мамочка… Я была эгоисткой. Думала, что ты — вечная. Что всё пройдёт. А ты… ты нас простила уже тогда, да? Когда уехала?
— Нет, — спокойно ответила Тамара. — Я не простила. Я отпустила. Себя — от ожиданий. Вас — от обязанностей. Мы все свободны. Это и есть прощение.
Никита подошёл и прижался к её руке.
— А можно… хоть чуть-чуть вернуться? Хоть не всё потеряно?
Она посмотрела на них. Не плакала. Только вздохнула.
— Начнём с завтрака. Как вы на это смотрите?
Андрей рассмеялся сквозь слёзы:
— Оливье? Яичница с беконом?
— Нет. Круассаны и капучино. Это теперь мой вкус.
Через день вся семья завтракала на террасе у канала. Было немного неловко, но тепло. Тамара снова училась смеяться. А они — ценить её.
Прошлое не стереть. Но можно переписать настоящее.
И всё началось с одного звонка. Из палаты. Из бездны. Из боли.
А стало — светом.
