— Ненавижу тебя! — Ненавижу эту квартиру! И тебя ненавижу!
Алексей стоял в дверях кухни. В руках держал мокрую тряпку — только что домыл пол в коридоре. Третий раз за неделю. Дарина специально топталась в грязных ботинках по квартире. Назло.
— Дарина, прекрати истерику. Соседи услышат.
— Пусть слышат! Пусть все знают, какой ты!
Девочка выбежала из кухни, толкнув отца плечом. Хлопнула дверь комнаты. Музыка загремела на полную громкость.
Алексей устало опустился на табурет. Месяц прошел с похорон Марины. Месяц, как он забрал дочь к себе. И каждый день — война.
Он поднялся, подошел к двери Дарининой комнаты. Постучал.
— Уйди!
— Выключи музыку. Мы поговорим.
— Не о чем нам говорить!
Терпение лопнуло. Алексей дернул ручку — заперто. Тогда он развернулся, схватил ее ботинки из коридора и выставил за дверь квартиры.
— Раз ты не хочешь соблюдать правила моего дома, можешь жить на улице!
Дверь Дарининой комнаты распахнулась. Она стояла на пороге — тощая, злая, с размазанной по щекам тушью.
— Что ты сделал?
— Выставил твою обувь. Надоело, что ты в грязных ботинках по дому ходишь.
— Верни сейчас же!
— Нет. Пока не извинишься и не пообещаешь вести себя нормально.
Дарина смотрела на него с ненавистью. Потом развернулась, снова хлопнула дверью. Музыка стала еще громче.
Алексей вышел на лестничную площадку. Ботинок не было. Кто-то уже забрал. Или дворник выкинул. Плевать.
Он вернулся в квартиру, рухнул на диван. В висках стучало. Что он делает? Как вообще воспитывать тринадцатилетнюю дочь, которая его ненавидит?
Телефон завибрировал. Сестра.
— Лешка, как вы там?
— Плохо, Кать. Совсем плохо.
— Опять поругались?
— Она меня ненавидит. И я… я не знаю, что делать. Не справляюсь.
Впервые за много лет он признался в собственной беспомощности. Катя молчала секунду, потом тихо сказала:
— Лёш, а ты с ней разговаривал? Ну, по-человечески?
— Пытаюсь каждый день!
— Нет, не приказы и нравоучения. А про себя. Про то, что ты чувствуешь. Что тебе тоже больно.
— Кать, я мужик. Я не могу перед ребенком…
— Можешь. И должен. Она потеряла маму, Лёш. А ты для неё — человек, который бросил их. Покажи ей, что ты тоже страдаешь.
Алексей молчал. В горле стоял ком.
— Попробуй, — мягко сказала Катя. — Что тебе терять?
Вечером музыка стихла. Алексей постучал в дверь.
— Дарина, можно войти?
Тишина. Он толкнул дверь — не заперто. Дочь сидела на кровати, обхватив колени руками.
— Твои ботинки пропали. Прости. Я не думал, что их заберут.
Она пожала плечами. Даже не посмотрела.
Алексей сел на край кровати. Далеко, чтобы не пугать.
— Знаешь, мне тоже плохо без мамы.
Дарина дернулась, но промолчала.
— Я знаю, ты думаешь, что я бросил вас. Что я виноват. И ты права. Я виноват.
Теперь она смотрела на него. В глазах — недоверие.
— Мы с мамой… мы оба были виноваты. Не смогли сохранить семью. Я думал, что делаю лучше — ушел, чтобы не ругаться при тебе каждый день. А вышло…
Голос сорвался. Алексей закрыл лицо руками.
— Вышло, что я потерял тебя. На пять лет. А теперь мамы нет, и ты меня ненавидишь, и я не знаю, как это исправить.
Дарина молчала. Потом тихо спросила:
— А почему ты не приходил?
— Приходил. Каждые выходные первый год. Ты пряталась в комнате, не хотела выходить. Мама говорила — не заставляй, дай время. А потом…
— Потом ты перестал.
— Да. Струсил. Решил, что так лучше. Что я только мешаю.
— Мне было восемь лет.
— Знаю. Прости меня, Дарина. Я правда не знал, как быть отцом на расстоянии.
Она отвернулась к стене. Алексей встал.
— Завтра купим тебе новые ботинки. И… если хочешь, можем съездить на кладбище. К маме.
Дарина кивнула, не оборачиваясь.
Ночью она не спала. Лежала, смотрела в потолок. В голове крутились слова отца. «Мне тоже плохо». Она никогда об этом не думала. Он же взрослый. Он же сам ушел.
Встала, прошла на кухню. На столе лежал старый фотоальбом — отец, видимо, смотрел. Дарина открыла.
Первая страница — свадьба родителей. Мама в белом платье смеется. Папа держит ее на руках. Счастливые.
Дальше — она сама. Новорожденная, красная, сморщенная. Папа держит ее, как хрустальную вазу. На лице — восторг и ужас одновременно.
Ей год. Первые шаги. Папа сидит на корточках, протягивает руки. Она идет к нему, смеется.
Три года. Папа катает ее на плечах. Она вцепилась в его волосы, визжит от восторга.
Пять лет. Первый день в садике. Стоят втроем у ворот. Мама плачет, папа смеется, а она гордая — с огромным букетом.
Дарина закрыла альбом. В груди жгло. Она помнила того папу. Который катал на плечах, читал сказки, строил замки из подушек.
Куда он делся? Почему ушел? Почему перестал приходить?
Утром проснулась от запаха блинов. Вышла на кухню — отец у плиты.
— Доброе утро. Блины будешь?
Она кивнула, села за стол. Ели молча. Потом отец сказал:
— После завтрака поедем за ботинками. И если хочешь — к маме.
— Хочу.
В дверь позвонили. Алексей пошел открывать. На пороге стояла соседка с этажа выше.
— Извините, это не ваши ботинки? Вчера на площадке нашла, думала — бомжи оставили. А потом смотрю — размер детский.
В руках у нее были Даринины кроссовки. Грязные, но целые.
— Спасибо большое, — Алексей взял обувь. — Это дочкины.
Соседка ушла. Отец протянул ботинки Дарине:
— Вот и вернулись.
Она взяла их, повертела в руках. Потом посмотрела на отца:
— Пап, а можно все равно новые купить? Эти уже старые.
Он улыбнулся. Она назвала его папой. Впервые за месяц.
— Конечно, можно. Поехали?
В обувном Дарина примеряла кроссовки. Алексей сидел рядом, держал коробки.
— Эти как?
— Нормальные. Но можно еще вот те посмотреть?
— Давай.
Продавщица принесла еще три пары. Дарина выбирала долго, придирчиво. Алексей не торопил.
— Пап, а можно двое взять? Одни для улицы, другие для физкультуры?
— Бери.
На кассе, пока он расплачивался, Дарина тихо сказала:
— Спасибо.
— Не за что. Пойдем к маме?
Она кивнула.
На кладбище было тихо. Дарина положила цветы на могилу, постояла молча. Алексей отошел в сторону — дал ей побыть одной.
Потом она подошла к нему:
— Пап, а расскажи про маму. Какая она была, когда вы познакомились?
Они сели на скамейку. Алексей рассказывал — про университет, про первое свидание, про то, как делал предложение. Дарина слушала, иногда улыбалась.
— А почему вы расстались?
Алексей помолчал.
— Мы были слишком молодые. Не умели разговаривать, решать проблемы. Только ругаться умели. А потом… потом стало поздно.
— Ты жалеешь?
— Каждый день.
Домой ехали молча. У подъезда Дарина вдруг спросила:
— Пап, а можно кошку завести?
— Кошку? А ты ухаживать будешь?
— Буду. Честно.
— Тогда можно. Завтра съездим в приют, посмотрим.
Вечером Дарина вышла из комнаты:
— Пап, я ужин приготовила. Макароны с сыром. Идешь?
Алексей чуть не выронил книгу. Она приготовила ужин. Сама.
За столом Дарина вдруг сказала:
— Я подумала. Если мы теперь вместе живем, нужны правила.
— Какие правила?
— Ну, я буду разуваться в коридоре. И в комнате убираться. А ты не будешь мои вещи выкидывать. И еще…
— Что?
— По пятницам мы вместе ужинаем. И рассказываем, как прошла неделя. Мама так делала.
У Алексея защипало в глазах.
— Договорились. Что еще?
— И никаких «иди в свою комнату». Если что-то не так — говорим сразу. Нормально говорим, без крика.
— Принято.
Дарина кивнула, довольная.
— И еще. Можно Настю в гости позвать? Она моя подруга.
— Конечно, можно. Хоть завтра.
— Завтра мы за кошкой едем.
— Точно. Тогда послезавтра.
Они доели в тишине. Потом Дарина встала, собрала тарелки.
— Я помою. Ты готовил блины утром.
— Давай вместе. Ты моешь, я вытираю?
— Давай.
Стояли у раковины плечом к плечу. Дарина мыла, Алексей вытирал. Обычное дело, но почему-то важное.
— Пап, а фотоальбом можно в мою комнату взять?
— Бери. Это же семейный.
— И еще… Можно мы новые фотки сделаем? Ну, нас с тобой. И с кошкой, когда возьмем.
— Обязательно сделаем.
Перед сном Дарина обняла его. Быстро, неловко, но обняла.
— Спокойной ночи, пап.
— Спокойной ночи, доченька.
Алексей долго стоял в коридоре. В груди было тепло и больно одновременно. Они справятся. Обязательно справятся. Вдвоем.
А потерянные ботинки… Может, они и должны были потеряться. Чтобы найтись. Как и они с Дариной — потерялись на пять лет, но нашлись.
Теперь главное — не потерять снова.