Мать Подселила В Квартиру К Дочери Уголовников. А Когда Приехала Проверить, Побледнела

Мать Подселила В Квартиру К Дочери Уголовников. А Когда Приехала Проверить, Побледнела

Лена жила одна. Молодая, хрупкая, только-только после развода. С мужем не сложилось — громко ушёл, оставив долги и тень на душе. Мама, Валентина Степановна, переживала: «Так нельзя! Одна, да ещё в такой квартире — глухой район, соседи какие попало…» Лене хотелось тишины. Простого: варить кофе, слушать дождь и учиться жить заново. Но счета капали. Работы едва хватало. Мама предложила: «Подсели кого-нибудь. Вон, ко мне на работе женщина знает двух парней — нормальные, после колонии, но ручные, работают, не пьют. Им бы временно. Помогут, и тебе полегче.» Лена сомневалась. Но мама уговаривала — упорно, как умеют только матери. «Я же не враг тебе, Лена. Это не урки какие. Обычные ребята, с прошлым, но всё поняли. Исправляются.»

Они въехали через неделю. Алексей и Слава. Вели себя вежливо. Посуду мыли. На кухне — ни капли спиртного, всегда говорили «спасибо». Но… что-то было не так. Не словами. Взглядами. Тишиной, когда она заходила. Шёпотом за дверью ночью. Телефоны без звука. И Слава постоянно что-то скрывал в кармане, глядя в пол, когда Лена рядом. Она стала просыпаться среди ночи от снов, в которых дверная ручка медленно поворачивалась. Просыпалась — пусто. Но сердце стучало, как у птицы в клетке. Она звонила маме: «Мам, может, ты всё же…» — «Лена! Ты всё видишь в чёрном свете! Они работают, кстати, тебе спасибо говорят. Не накручивай себя.»

Через месяц мама сама решила заехать. С пирогами, как всегда. С проверкой, как в юности. Лена не открыла. Молчала. Долго. А потом всё-таки — дверь со скрипом. Мать побледнела: квартира была пустая. Совсем. Ни вещей, ни Лены. Только раскрытая сумка на полу и на подоконнике — её тетрадь. Последняя страница была вырвана. А рядом стояла чашка с холодным чаем. И на стене — нарисованная углём стрела. Вниз. «Где… Лена?» — прошептала Валентина Степановна, и из её рук выскользнула форма с пирогом.

Мама бегала по квартире. Искала глазами хоть что-то: записку, телефон, следы. Ничего. Только в ванной — на полу лежал фен, шнур тянулся, как будто его кто-то резко выдернул из розетки. Звонила. Телефон Лены — «абонент временно недоступен». Полиция? Слишком рано. Она ведь просто могла… уехать? На кухне, рядом с той самой чашкой, лежал скомканный билет в Питер. Дата — вчера. Может, уехала к подруге? Куда-то… просто не сказала? Но ведь не в её стиле. В тот вечер Валентина Степановна не спала. Ничего не ела. Просто сидела в прихожей на табурете. Как в детстве, когда Лена не возвращалась вовремя из школы.

А утром… раздался звонок.
— Мама?
Голос Лены. Хриплый. Усталый. Живой.
— Где ты?! — закричала Валентина, едва не уронив трубку. — Господи, что случилось?!
— Я в больнице… На Обуховской. Ничего страшного. Просто… у меня срыв был. Я убежала. Не могла больше, мам.
— Что? Почему ты мне не сказала?
— Я пыталась. Но ты не слышала.

Пауза. Лена набрала воздух в лёгкие и сказала тихо:
— Они не трогали меня. Ни разу. Просто… я жила, как в ловушке. Как будто снова в чужой жизни. Смотрела в их лица — и в каждом видела страх, насилие, то, от чего ушла в разводе. Даже если они молчали. Даже если они добрые. Я больше не могла. Я думала, что сойду с ума. Собрала сумку и убежала. Туда, где меня не будет. Но — не получилось.

Валентина слушала и плакала. Не от страха. От вины. От того, как сильно ошиблась. Из лучших побуждений. Через пару дней она приехала в больницу. Лена сидела у окна. Бледная. Худенькая. Но — улыбающаяся. Мама села рядом.
— Прости меня, дочка. Я хотела, чтобы тебе стало легче… А сделала хуже.
Лена посмотрела на неё — без злости. Просто по-взрослому.
— Знаешь, мам… Легче стало. Теперь я поняла точно — нельзя терпеть, даже если «вроде всё нормально». Это тоже насилие. Просто тихое.

Они сидели рядом. Молча. Впервые за долгое время — по-настоящему вместе. И за окном впервые за месяц вышло солнце.

Прошло две недели. Лена выписалась. Они с мамой шли по аллее, между весенними деревьями, и Валентина Степановна держала дочь под руку — крепко, как в детстве, когда та боялась переходить дорогу.
— Я ведь всё делала из добрых побуждений, — тихо проговорила мать. — Хотела, чтобы у тебя было проще… а надо было просто рядом быть.
Лена посмотрела на неё — не с упрёком, а с пониманием.
— Просто быть — это и есть самое трудное. Но самое нужное.

Они остановились у дома.
— Я решила: уеду. На время. К себе. А ты — начни всё с чистого листа. Без постояльцев. Без чужих страхов. Только ты. И твой мир.
Лена кивнула.
— А можно… я тоже начну не совсем одна? Только ты и я. Пока. Потихоньку. Как в детстве — чай, яблочный пирог… разговоры.
Мама улыбнулась сквозь слёзы.
— Можно. С этого и начнём.

Они поднялись в квартиру. Пустую, но уже не холодную. Лена сняла куртку, прошла в комнату, распахнула окно. И села рядом с матерью — на кухне. Где снова пахло пирогами. Где снова можно было дышать. Где всё — только начинается.